Рассказ основан на юношеских впечатлениях писателя. Реальные события — работа плотницкой артели — приобретают философско-аллегорический смысл. Староста Осип — это личность, которая берет на себя ответственность за людей, за их путь к счастью и «воскресению».

Осип

Две-три минуты люди как будто не слушают его, самозабвенно тешут, строгают, рубят, а мягонький тенорок мечтательно течет и вьется, опу­тывая, связывая внимание людей. Голубые ясные глаза Осипа сладко прищурены, он покручивает пальцами курчавую бородку и, чмокая от удо­вольствия, нижет слово за словом...

Мне кажется, что он сбивает людей с работы своими россказнями, имея какую-то цель, но я не понимаю — хочет ли он болтовней прикрыть свою лень или дать людям отдых? Перед подряд­чиком Осип держится льстиво, низкопоклонно, — «ломает дурака» перед ним и каждую суб­боту умеет выклянчить у него «на чаишко» для артели.

— Покури, легче будет в мозге. Кабы у тебя, крандаш, не такой совкий и спорный характер был — я бы тебе-тко сказал: иди в монахи! Ну, — характер у тебя для этого не подходящий, топор­ный характер, неотес ты в душе, ты, буде, и само­му игумну не сдашь. С эдаким характером в кар­ты играть невозможно! А монах — он наподобие галки: чье клюет — не знает, корни дела его не касаются, он зерном сыт, а не корнем. Все это я тебе говорю от сердца, как вижу, что человек ты чужой делам нашим — кукушкино яичко в не ее гнезде...

А один на один со мною он говорит поучи­тельно и ласково, в глазах его светится-играет умненькая усмешечка, и смотрят они голубыми лучами прямо в мои глаза. Слова этого человека я слушаю внимательно, как верные, честно взвешенные в душе, хотя иногда он говорит странно.

Показалось, что это не Осип, — лицо странно помолодело, все знакомое стерлось с него, голу­бые глаза стали серыми, он словно вырос на пол-аршина.

Но, оглянув меня, он прибавил тише и мягче: — Потонуть и дурак сумеет, а ты вот выбе­рись... ты — вылезь!

И снова залился, закричал ободряющие слова, зыгибая грудь, закинув голову.

Мне казалось, что Осип искренне поражен не­нужностью и безумием сделанного им, — скольз­кий, точно облизанный, напоминая новорожден­ного теленка, он сидел на земле, покачивая голо­вою, шаря руками по песку вокруг себя, и не сво­им голосом все бормотал покаянные слова, ни на кого не глядя.

Я смотрел на него, думая — где же тот воево­да-человек, который, идя впереди людей, забот­ливо, умной властно вел их за собою?

Особое значение в произведении имеет образ рассказчика. Это пытливый и наблюдательный юный философ. Он вглядывается в окружающих, пытаясь понять сущность человеческой души. Рас­сказчик тонко чувствует природу, видя в ней та­кие же контрасты и противоречия, как и в жизни людей.

Пейзаж

Весна запоздала в том году — юный молодец Март смотрел Октябрем; лишь около полуден — да и то не каждый день — в небе, затканном туча­ми, являлось белое — по-зимнему — солнце и ны­ряло в голубых проталинах между туч, погляды­вая на землю неприветливо и косо.

Кажется, что серый день всею своею работою служит акафист весне, призывая ее на землю, уже обтаявшую, но голую и нищую...

Это жуткое, медленное движение лишало чув­ства связи с землею: все уходило, щемя грудь тос­кой, ослабляя ноги. В небе тихо плыли красные облака, изломы льда, отражая их, тоже — крас­нели, точно напрягаясь, чтобы достичь меня. Ожила вся огромная земля к весенним родам, по­тягивается, высоко вздымая лохматую влажную грудь, хрустят ее кости, и река, в мощном мясе земли, — словно жила, полная густой, кипучей крови.

Река стала шероховатой, ее живой хребет вздрагивал и извивался под ногами, напоминая о ките из «Конька-Горбунка», и все чаще из-под чешуи. льда выплескивалось жидкое тело реки — мутная, холодная вода, жадно облизывая ноги людей.

Правда жизни

Конешно - споров нету - очень приятное де­ло, будучи хорошим человеком, на свою харю в зеркало глядеть... Ну, а людям - я вижу - все едино как: жулик ты али святой - только до них будь сердечней, до них добрее будь... Вот оно — что всем надо!..

Мне кажется, что иные души построены, как медные шары: укрепленные неподвижно в груди они отражают все, что касается их, одной своей точкой, — отражают неправильно, уродливо и скучно. Есть души плоские, как зеркала, - это все равно как будто нет их.

А в большинстве своем человечьи души ка­жутся мне бесформенными, как облака, и мутно-пестрыми, точно лживый камень опал, - они всегда податливо изменяются, сообразно цвету того, что коснется их.

Мне было скучно и тяжко, как всегда бывает когда видишь, что все вокруг тебя думают разно и нет единого желания, которое могло бы связать людей в целостную, упрямую силу. Хотелось уй­ти от них и шагать по льду одному.

— И что ни делай, как ни кружись, ну — без хитрости, без обману - никак нельзя прожить, такая жизнь, такая она есть, пострели ее в ду­шу... Ты бы на гору, а черт за ногу...

Гудят, поют колокола, и радостно думается: «Еще сколько раз я встречу весну!..» Осип говорит, вздыхая:

— А душа человечья — крылата, — во сне она летает...